Чего не было и что было - Страница 47

Любовь к индивидуальности, к лицу, помогла автору решить первую часть задачи: воскрешенные им, «возвращенные из тьмы» люди — живут. Что касается второй части, — второй Любви автора, ко «времени», — на ней я хочу остановиться: Мне кажется, что значение книги тут шире, чем, быть может, Думает сам автор.

Он говорит: вот люди «последнего полустолетия»; вглядевшись в их лица, можно понять дух времени, которым они связаны.

Я этого не отрицаю. Я лишь прибавляю, что есть между ними еще иная связь и что в книге, кроме духа времени (или времен), отразился также дух эпохи.

Эпоха — нечто, не ограниченное никакими определенными годами. Можно сказать, что эпоха включает в себя много «времен». Их не мало и в книге Винавера; разве одно и то же «время», с одним и тем же «духом», годы семидесятые… да что семидесятые! даже девяностые, — и годы первой революции, первой Думы? Сами очерки, в зависимости от того, когда, о ком они писались, — разнятся между собою, до манеры письма. «Рассказы» о Муромцеве, Колюбакине, Кокошкине овеяны особой, прозрачной и молодой нежностью. Совсем другая атмосфера, чем, например, в «Судье тишайшем» (Проскуряков, 1904), хотя и тут рисунок очень нежен.

Переливы, смены времен, иногда почти неуловимы. Внешние события, — крупные или мелкие, — могут менять времена. Но эпоха — завершается только внутренно.

Из тех людей, о которых нам рассказывает М. Винавер, многие связаны временем; но все — связаны духом одной и той же эпохи. Мало того: и с нами, до самого младшего сегодняшнего поколения, они связаны этим духом: мы все — люди одной эпохи. Начавшись где-то около декабристов (заря «борьбы за право и свободу») — наша эпоха еще не завершена.

«Недавнее» — лишь кусок жизни. То, что видели глаза одного человека. Дает ли какой-нибудь единоличный труд, единоличное произведение — больше?

И если в книге действительно живут отошедшие, живет дух времени и дух эпохи, — как в книге М. М. Винавера, — автор может с правом сказать себе, что он «исполнил свой долг»: не только долг человека своего времени — но и человека нашей эпохи.

О «ВЕРСТАХ» И О ПРОЧЕМ

К журналу «Версты», — недавно вышедшему толстому зарубежнику, — я намереваюсь подойти весьма просто. Просто исследовать, что это такое.

Для этого мне совершенно достаточно «ума холодных наблюдений»; а «заметы сердца», горестные или не горестные, пусть делают читатели.

Предупреждаю, впрочем: исследовать факт я буду все-таки с определенной точки зрения: не левой и не правой, не новой и не старой, очень широкой, но очень определенной — общечеловеческой.

Есть такое понятие: «человек» и «человеческая» точка зрения. Она приложима ко всем предметам, во всех областях. И даже так, что взгляд «по-человечеству» в конечном счете и решает все.

Зачем, однако, объяснять? Это понятно каждому. Другое дело, когда человек «забывается», т. е. забывает себя, как человека. Но забытье, у нормальных людей, может проходить. Неизменны лишь органически-дефективные индивидуумы, от природы не понимающие, что такое «человеческая» точка зрения, и вообще лишенные внутреннего критерия.

I

В журнале «Версты», хотя он и зарубежный, сотрудников-эмигрантов почти нет. Кроме руководителя, двух — трех «ближайших участников» (главные — Цветаева и Ремизов) да несколько евразийцев, в журнале печатаются исключительно советские писатели, сотрудничающие в Красных Нивах, Красных Огоньках, Лефах, На Постах и других коммунистических изданиях.

Официальная позиция «Верст»: «Лицом к России!». Лозунг не новый; между прочим, он имеет (особенно при начале) олылие выгоды; какие — я скажу ниже.

Мы знаем все группы, которые уже выступали ранее с этим лозунгом. Как ни разнообразны они были, вот факт: у очень многих из них оказывалась в конце концов та же позиция: «лицом к… советам». Почему — слишком долго было бы разбирать. Но положение группы «Верст» — особенно отчетливое. Это группа литературная, и призыв ее — есть призыв «стать лицом», прежде всего, к русской литературе, к новейшим «достижениям» искусства в России. А по причинам, — далеко не тайным, но которые я далее еще раз подчеркну, — стать лицом к этим «достижениям» нет ни физической, ни нравственной возможности, не став, в то же время, «лицом к советам».

И эту свою позицию, — не официальную, — «Версты» даже не слишком тщательно и прикрывают. Позиция обязывает ко многому; между прочим — к огульному поношению эмиграции, с непременным обвинением ее в контрреволюционности. Мелкое обязательство, но журнал усердно выполняет и его.

По правде сказать, «Версты», для нас, ни с какой стороны не новинка. Журналов и газет подобного типа мы достаточно перевидали. В общежитии они звались «сменовеховскими». Теперь это слово устарело, а в приложении к «Верстам» и совсем не точно: были ли у руководителей какие-нибудь старые вехи, которые они могли «сменить» на новые, на теперешние… версты, указующие путь в Москву?

Вот, впрочем, кое-что и «новенькое»: в прежних журналах данного типа такой вещи не замечалось. Это — сопряжение разных «Артемов Веселых», их типографских точек, разделяющих предлог «в» и слово «мать», — с «протопопами Аввакумами», и еще со многими, имена которых, чтимые в России, я даже не хочу здесь, в строку, и выписывать. Откуда им, что они очутились под желтой обложкой «Верст», в таком соседстве?

Странное обстоятельство; но объясняется оно просто. У «Верст» оказались попутчики: евразийцы. Пристали они к «Верстам» благодаря тому, вероятно, что официальные знамена обеих групп украшены одинаковым лозунгом: «Лицом к