Чего не было и что было - Страница 167

167

Чрезвычайно есть стихи, о которых сейчас я думаю, чрезвычайно есть за ними поэт — Георгий Иванов. Поэтическое бытие это так важно, что почти не хочется тянуть его стихи в чисто литературную плоскость, отмечая своеобразие (м. б., и однообразие) ритмов, говорить о «мастерстве», и т. д. Не трудно выискать, специально этим занявшись, и «недостатки» в стихах Георгия Иванова. Но, кажется, и они, — большинство из них, — такого рода, что в гармонии целого нужны, а потому и перестают быть «недостатками».

Внутренняя гармония — свойство стихов всякого подлинного поэта, какими бы чертами ни отличался он от другого. Поэзия Георгия Иванова в высшей степени лирична, это главная его черта. Лиричность, сама по себе, не есть еще такое непременное условие поэзии, что чем она лиричнее, тем «поэтичнее». Но преобладание лирики требует гармонии своего оттенка. И ни одним звуком поэзия Георгия Иванова против этой гармонии не погрешает. Поэт и не мог бы, вероятно, погрешить, потому что он действительно поэт-лирик; потому что

В глубине, на самом дне сознанья,
Как на дне колодца — самом дне —
Отблеск нестерпимого сиянья
Пролетает иногда во мне.
Боже! И глаза я закрываю
От невыносимого огня.
Падаю в него…

Лирика подлинной поэзии всегда свободна, подчиняясь только закону внутренней гармонии. Для стихов, которые «есть», не существует ни «новых», ни «старых» слов: таинственная сила гармонии дает каждому его вечный смысл. Книга Георгия Иванова называется «Розы». В течение всех последних десятилетий (о самом последнем не говорю) наши стихотворные «новаторы», даже не совсем плохие, панически боялись «соловьев», «роз» (особенно роз), «голубого» (просто голубого) моря и всего такого. А между тем море осталось голубым, соловьи из поэзии (настоящей) не думали, оказывается, улететь, и розы в стихах Георгия Иванова цветут так же естественно, как на розовых кустах и так же прекрасны, как… вот эти, громадные ноябрьские розовые розы, что стоят сейчас передо мной…

Два главных свойства отличают подлинную поэзию, подлинного поэта от всех других.

О первом свойстве я уже говорил: эта поэзия не умещается в «литературе», не сливается с ней вполне; что-то еще несет в себе не «от литературы»; живет и за ее гранями. Поэзия — не иногда, а всегда говорит нам о «последних вещах»; и язык ее, кажется, единственный, на который ближе всего переводится человеческое ощущение этих «последних вещей»: жизни и смерти, любви и отчаяния, гибели и спасения…

Второе же непременное свойство настоящей поэзии, создаваемой настоящим поэтом, — современность.

Поэт не «отдает дань своему времени» (что за нелепая фраза!) — он просто в нем, в своем, живет. Вечное преломляется для него именно в этом времени; и таким, не иным, он вечное видит.

Оттого и «нов» каждый подлинный поэт, и новым остается навсегда; ведь он дал новый образ вечного (в преломлении нового, никогда еще не бывалого, времени), а все образы, всех времен нужны одинаково.

Кто назовет Лермонтова и Данте — ненужными больше, старыми? Однако, если бы Лермонтов воскрес, он писал бы сегодня не то, или не так, по другому… оставаясь Лермонтовым.

Это относится ко всем поэтам, как бы разны по существу они не были. (А они все разны, все подлинные, — потому и говорю я всегда о них отдельно, не допуская сравнений: белая роза не лучше розовой, и розовая не лучше белой, есть ли смысл их сравнивать?) На поэтах, по преимуществу лиричных, всего виднее, до какой степени не важны слова сами по себе, и как важна таинственная гармония, всегда по времени, всегда новая, делающая стихи магичными.

Один из наиболее лиричных поэтов — Фет. (И его беру не для сравнений — для примера.) Фет воспел все весны, все поцелуи, и трели соловьиные, и вечную любовь, и всякую измену, — ничего не оставил и, казалось, «лишь повторенья вечные сулит». А вот посмотрите, что делается из тех же, приблизительно, слов у другого поэта, тоже лирика в высшей степени, но не фетовского, а нашего времени, — Георгия Иванова:

Не было измены. Только тишина.
Вечная любовь. Вечная весна.
Только колыханье синеватых бус
Только поцелуя солоноватый вкус.
И шумело только о любви моей
Голубое море, словно соловей.
Голубое море у этих детских ног
И не было измены — видит Бог!
Только грусть и нежность, нежность вся до дна.
Вечная любовь. Вечная весна.

«Веселые лодки в дали голубой, — писал Фет, — свобода и воля горят впереди!». Но сегодняшний лирик отвечает: «Легкие лодки отчалили в синюю даль навсегда…».

И к некрасовской лирике, такой совсем особенной (неужели «старой»?) можно немало найти параллелей у лирика наших дней. Хотя бы стихотворение «Россия, Россия… и как не отчаяться…».

Не буду продолжать, слишком много этих параллелей (разнствующих соответствий). И жалко делать выписки из «Роз»; каждое стихотворение слишком цельное, каждое, точно «один звук», раздроблять его нельзя.

Вот что еще надо сказать, однако, о поэзии очень лиричной: при всей ее подлинности, она часто насквозь пассивна. Воздухом пассивности пропитана, ветром ее овеяна. С безвольно отдающейся грустью клонят долу свои головки «Розы» Георгия Иванова. Поэт ни над чем не властен: «Власть? Но если нет и власти — даже над самим собой?..». Да он, кажется, и захотеть не мог бы чего-нибудь, на власть похожего. Он ничего сам не «делает»: все, — хорошее и дурное, прекрасное и ужасное, — с ним «делается». Он только слышит, «как летит земля с бесконечным легким звоном», или «трава растет», — и «голова опускается все ниже»:

167