Чего не было и что было - Страница 123

123

И приспосабливаются; следят, как бы не сказать невзначай «да» или «нет», как бы назвать черное черным, белое белым. Понемножку, увы, привыкают писать… не чистую критику, не нечистую, и даже не критику, а просто меледу. Блажен, кто устоит и сохранит свое дарование до лучших времен!

Мне будут возражать: не слишком ли большое значение придаете вы углам с их «заведующими»? У нас нет критики, но главная причина — не транс ли писателей, в который они впадают от прикосновения даже цветком? Вы забыли, что этот транс связывает всякого критика?

Я не забыл, связь большая, но не во всех случаях серьезная. Винить же писателей за их бескожность почти нельзя. Разберемся: здесь, на общей соломе, писатели и старые, и молодые. Старые, как нарочно, такие подобрались, какие дома кожу настоящую себе не нарастили, упора не выработали. Одни не сумели, другие нужды не чувствовали: и с тонкой кожей им было жить ласково. А после катастрофы (ведь не легко они ее пережили?) — как последнюю кожу не потерять? Нет, я понимаю, что им больно всякое прикосновение, даже словом. Молодые — этим и с первичной авторской чувствительностью некогда было справиться; да они, пожалуй, и не знают еще, что с ней нужно справиться, что собственные интересы этого требуют. Поэтому я и не виню и молодых. Более сильные сами впоследствии поймут, как унизительно снисхождение критики, как не важно ее молчание и как благодетельно ее суровое, даже несправедливо суровое, слово.

Далеко не всегда страх писательской чувствительности замыкает критику уста. Есть литераторы, о боли которых мысль просто в голову не приходит. Но ведь и о них критики не пишут критики, — не говорят «правды»?

Примеров сколько угодно. Возьмем первый попавшийся, — хотя бы роман «Сивцев Вражек» М. Осоргина. Широкой публике этот беллетрист мало известен, но в кругах нашей «прессы» его знают. Отзывов о романе напечатано немало. Что это за отзывы? Не знаю, как определить; не «критика» во всяком случае. И даже как-то представить себе нельзя, что бы появился действительно критический отзыв об этой книге. Теоретически вообразить можно, а фактически… ни один их наших критиков такого отзыва не напишет. Знает, конечно, «правду», и обосновать ее сумел бы, а вот, не скажет. Не скажет, что книгу эту читать нельзя, больше — в руках удержать ее нельзя: она, как песок, сквозь пальцы просыпается. А за нею — такой же сыпучий, неясно-волнующийся, песочный столб: облик ее творца. Трудно ли доказать, что печенье пирожков из песку — не искусство, а разве искусность: да и то печь их надо из сырого; держатся, пока песок не высохнет.

На эту «правду» критики наши не дерзнули. И уж, конечно, не от страха причинить боль автору. Он один из тех писателей, мысль о ранах которых в голову не приходит. Слишком он легок для человеческих ран, слишком мило сантиментален… Но потому не скажет никто этой художественной правды, что найти для нее слов без мысли — нельзя, не сказать ни разу ни «да», ни «нет», ни «белое», ни «черное» — нельзя. Надсмотрщики же над углами искусств (один из них, кстати, и автор «Сивцева Вражка») неумолимо строги. Только одно и выйдет, предъяви им кто-нибудь столь правдивую критику: возьмут предъявителя под подозрение, потом как ни старайся меледить — доверия не вернешь.

Повторим: меледа вещь опасная, но смелым Бог владеет, да и не лучше ли меледить, чем вовсе молчать? Сквозь меледу, подскочив боком, зайдя сторонкой, разве не удается порой прошептать и свое что-нибудь, настоящее, что и вправду думаешь?

Одному из самых способных наших критиков, Г. Адамовичу, удается нередко протаскивать через меледу кое-что свое, — не во всяком, правда, уголке. Это не значит, что прилежное лепетанье, витье веревочек, уже не грозит ему ничем. Опасность привыкнуть к такому занятию, приспособиться дотла, — не исключена. Может быть, поэтому именно Адамович, с его возможностями, вьющий веревочки, — возбуждает досаду, как никто. Никто, положим, и не вьет их столь колоссально скучно. В этом есть и утешение: значит, видно и самому критику, что такое он делает, самому от скуки уже невмоготу…

Я едва указал на главные причины отсутствия у нас художественной критики. Можно было углубить расследование, расширить его, — этого я пока не делаю. Во всяком случае, положение серьезное. Писатели есть, литература, худая ли, хорошая ли, — есть; а критики нет.

КАКОЙ СОЦИАЛИЗМ? КАКАЯ РЕЛИГИЯ?

Споры о социализме и религии все еще не утихают. Что и говорить, вопрос важный. И недаром он сделался «актуальным». К сожалению, никто до сих пор не только ясности в него не внес, но даже правильно его не ставил. Большинства статей на эту тему не стоит и касаться: детский или старческий лепет, — независимо от того, защищается ли связь социализма с религией, или отрицается.

Но вот кое-что интересное: столкновение г. Ф. Степуна с г. М. Вишняком. Мимо спора сотрудника «Совр. Зап.» с одним из редакторов журнала — проходить не следует. Разберемся в нем: яснее увидим, как обстоит у нас дело с «религией и социализмом».

Сначала ничего не понимаешь: что это за столкновения? Спорщики находятся в одних и тех же водах… Лишь потом убеждаешься, что Степун гораздо глубже плавает. Вишняк в его водные пласты не спускается. Не хочет или не может — во всяком случае это его право. Но Степун, по привычке ли к размаху, по врожденной ли склонности к смесительству, или по чему-нибудь еще, делает периодически попытки произвести общее «возмущение вод». Попытки не удаются, Степун лишь попросту вторгается в область Вишняка. Тут-то столкновения и происходят, причем победа неизменно оказывается не на стороне смесителя.

123